ПЕРЕВОДЧИК. ГЛАВА ПЯТАЯ.

Глава первая здесь.

Я проснулась от телефонного звонка.

Звонил мой мобильный телефон в вечерней сумочке, которую я, видимо, всю ночь крепко прижимала к себе, наверное, из-за страха быть ограбленной.

Я ещё какое-то время послушала телефонный звонок не двигаясь и не открывая глаз, оттягивая тот неприятный, очень хорошо знакомый момент возвращения к действительности после того, как вы накануне перебрали.

Затем медленно открыла глаза: яркий солнечный свет больно резанул, и, покопавшись полуслепо в сумочке, я нашла в ней солнечные очки и водрузила их на нос. Как говорил великий Карлсон, главное — спокойствие.  

Интересно, что, вопреки моим ожиданиям, пегас не исчез. У него даже вырос за ночь на лбу рог, правда какой-то мягкий на вид и явно кривоватый.

Я принюхалась — от пегаса-единорога шёл слишком уж натуральный для мифологического животного запах навоза.

Я приподнялась на диване. Сразу же во все мышцы радостно впились все возможные боли всех видов и оттенков. О!  

Справившись кое-как с первыми приступами тошноты, которые тоже не замедлили появиться, я села на диване и оглядела гостинную.

Кресло было с одной стороны насквозь пропитано слюнями неизвестного животного, став из светло-зелёного тёмно-бурым. Весь пол был застелен газетами, местами прорванными, видимо, перетоптывавшимся парнокопытным. На участке пола строго под хвостом животного газетные листы отсутствовали, и, сопоставив этот факт с запахом свежего навоза, я выстроила незамысловатую логическую цепочку — пегас ли, единорог ли, но за ним кто-то недавно убрал.

В ужасе я схватилась за всё ещё упорно звонивший телефон и выдавила хриплым голосом забулдыги:  

— Оллль-га с слуш-шт…  

— Привет! — радостно произнёс по-фински до обидного трезвый и бодрый мужской голос, который, кстати говоря, был совершенно незнакомым. — Как дела?  

— Спасибо, ничего, вот только голова немного болит, — пожаловалась я и томно добавила: — Видимо от запаха навоза.  

В трубке стало тихо. Незнакомец перерабатывал информацию.  

Пегас решил внести в ситуацию ясность и довольно громко заржал.  

— Ой, — испугался незнакомец, — Ты где?!  

— Дома, конечно, — обиделась я. Неужели он думает что я напиваюсь до потери сознания и могу заснуть под мостом или в чьей-нибудь конюшне?!  

— А-а-а…  

— А ты, собственно, кто? — поинтересовалась я.  

— Антти.  

— Какой Антти? — искренне удивилась я, а в голове пронеслась мысль » не Лехтонен же?!»  

— Из «Театра», я вчера тебя до дома на такси довёз.  

Об этом я абсолютно ничего не помнила.  

— А-а-а, спасибо, Антти…  

— Да не за что. Ты себя как чувствуешь? Может встретимся, в кино сходим?  

О, нет, только не кино. С меня вчерашнего «Театра» вполне достаточно.  

Я вспомнила — у меня же есть уважительная причина для отказа: пегас.  

— Ты знаешь, мне надо разобраться, откуда здесь пегас и постараться вернуть его музам, потому что он очень уж здорово пахнет навозом и испортил наше бархатное кресло.  

— Какой пегас?  

— Крылатый конь, символ поэзии, но, честно говоря, он не очень-то чистокровный — явная смесь с единорогом.  

Незнакомец, видимо, не был силён в генеалогическом древе пегасов и вообще в мифологии, зато несомненно что-то читал из области психиатрии: он, старательно выговаривая слова, терпеливо спросил:  

— Ты уверена, что у тебя всё нормально?  

— Да, да, спасибо, вот только разберусь с этим животным.  

— Ну, как хочешь, а то бы я зашёл, я же здесь недалеко живу… — промямлил Антти.  

Вот здорово! И как же долго мне теперь ходить по нашим кварталам в тёмных очках?    

Я встала с дивана, преодолев невероятную силу тяготения, и, постанывая, приблизилась к загадочному животному.

При близжайшем рассмотрении пегас оказался обыкновенным, довольно крупным коричневатым пони, которому к спине прикрепили детские белые пушистые крылья для изображения ангелочка при помощи верёвки, обвязанной вокруг предположительной талии этой довольно-таки тучной леди.

Крылья еле держались с обоих боков пони и, судя по нервным движениям животного, должны были скоро встретится на его животе.

Рог наспех шили через край розовыми нитками из очень знакомого материала — вишнёвого бархата и он едва держался между ушами пони, прикреплённой к нему какой-то замысловатой конструкцией из пластмасовых проволочек.

Происхождение этих необычных предметов лошадиного туалета не вызывало у меня ни малейшего сомнения, и, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, я завопила, как папа Антон, знаменитый папа Эмиля из Лённеберги:  

— Ли-и-изка!!!!!!!!  

Открылась входная дверь и в квартиру бочком вошёл сам великий дизайнер, специализирующийся на лошадиных аксессуарах. Лиза поглядывала на меня неуверенно и изучающе, потому что я хоть и мамаша широких взглядов, но как никак пони в гостинной — это уже что-то не совсем обычное. Любительница лошадей, видимо, только что выкинула продукты деятельности большого организма пони и её высокие, сорокового размера резиновые сапоги (трофеи моего первого брака) были основательно выпачканы навозом.  

— Доброе утро, мамочка! — слишком уж послушненько поприветствовала она всё ещё застывшую в недоумении перед пони мамашу.

— Правда, я здорово её нарядила?  
— Рог отваливается, — ответила я. Из-за собственного вопля голова разболелась пуще прежнего и говорила я через силу.

— А я давно искала эти лоскутки от твоего рождественского платья. Где ты их обнаружила? — спросила я, как будто это было в данный момент самым важным. — Ладно, ругаться я не в силах. Рассказывай.  

— А за что ругаться? Тебе эти лоскутки и не нужны были!   — Не за лоскутки же, чучело! У нас лошадь в гостинной!  

— Это не лошадь, а пони смешанной породы, её зовут Стефани. Её надо было спасать, вот я и привела её к нам. Я сначала хотела оставить её на нашем внутреннем дворике, но потом подумала, что Виртайнены рассердятся.  

Да, ЛОШАДЬ на внутреннем дворике!

Если неравное количество гвоздей в заборах у соседей вызывает у Виртаненов (чести и совести нашего двора) сердечный приступ, что бы они сказали про пони?!  

Конечно, с другой стороны, это лучше, чем в гостинной, у пони была бы свежая травка, на нашем дворе, собственно, ничего кроме высокой травы перемешанной с сорняками и не растёт — в то время как у соседей во дворах бьют фонтаны и стоят устрашающего вида   античные статуи, купленные в магазинах удобрений.  

О чём это я, собственно?

Животное немедленно нужно отсюда вывести!  

— Мама, ты слышишь? — оказывается Лизка за время моих раздумий успела выложить суть дела. — Ты ведь не хочешь, чтобы Стефани отправили на колбасный завод?  

— А разве там используют на производстве лошадей?  

— Нет, их там не используют, из них там делают колбасу!  

Кошмар! Чем нас кормят?!  

— Нет, я не хочу, чтобы из Стефани сделали колбасу. И, хотя мы с ней так мало еще знакомы, у меня пока нет никаких оснований такого ей пожелать.  

— Она такая добрая, послушная, так деток любит! Но она старенькая и не может больше бегать в школе в верховой езды, так они хотят её убить!  

В результате мне удалось выяснить, что вчера вечером, мой ребёнок, как всегда околачиваясь в соседней конюшне, где она раз в неделю занималась верховой ездой, подслушала разговор владелицы конюшни с тренером.

Затем Лизка тихонечко вывела пони из стойла во двор, убедилась, что на неё никто не обращает внимания (в конюшне всегда копошатся подобные соплюхи) и вывела жертву заговора на идущую неподалёку тропинку для верховой езды.

От этой тропинки до нашего дома не больше километра.

Двор наш обычно пуст, да и дверь выходит в маленький кривой переулочек, заросший буйными кустами, так что на странную парочку никто не обратил внимания.  

Пони была действительно довольно стара, вероятно этим и объяснялось её безупречное (если не принимать во внимание облизывание чужого кресла, конечно) поведение в гостинной — ей было совершенно всё равно, где дремать.  

— Но что же мы можем поделать? Ты же понимаешь, что мы не можем держать её в доме?  

— А в кладовой?  

О! Зачем я отправила этого ребёнка в школу верховой езды?! Надо было, заметив первые симптомы заболевания по имени «лошадиное бешенство» запретить в доме любое изображения этого животного.

Недостаточно того, что на это уходит треть моей зарплаты, дом завешан фотографиями лошадей во всех позах, книжные полки забиты «Справочниками наездника», мои гости за праздничным столом выслушивают лекции о лошадином запоре и стуле, так ещё и пони в кладовке?!  

Лизка начинает громко рыдать, обняв за шею несчастную Стефани.

Пони просыпается и с недоумением оглядывается по сторонам.  

— Мы сейчас позвоним на конюшню, её наверняка уже с полицией ищут. Ещё не хватало попасть в тюрьму за воровство лошадей, как цыганский барон. А затем подумаем, что мы можем сделать.  

Учитывая моё состояние меньше всего мне хотелось именно думать.

Я готова была уже согласиться с пребыванием пони в гостинной — только бы меня оставили в покое, дали бы забраться в постель и выпить шипучего аспиринчика. Но пони нестерпимо пахла, а Лизка смотрела огромными мокрыми глазами с такой надеждой, что я поняла — постель придётся отложить.    

Настроение после звонка на конюшню у меня испортилось ещё больше. У нас были полные расхождения во мнении с хозяйкой о значении слов «украсть» и «увести». Я пообещала сама привести им животное, не захотев излишнего внимания от спокойно наслаждающихся выходными соседей при виде делегации взрослых и детей, которые наверняка увяжутся следом, гремящих шпорами, узцами и всей этой лошадиной ерундой.    

Кто-то постучал в дверь.

Я открыла, и на меня буквально упала не нашедшая звонка Люси.  

— Он русский, — выдохнула она счастливо и устало. — Я его очень люблю.  

Имя возлюбленного, правда, она никак не смогла вспомнить, но я её знала — она действительно влюбилась. Как обычно.  

— Его зовут, как какой-то русский классик, — только и смогла вспомнить она.  

— Фёдор Михайлович? — мне почему-то захотелось выяснить имя счастливца, хотя что бы я с этой информацией делала, не знаю. Так на человека иногда нападает желание вспомнить вдруг ни с того ни с сего вывалившееся из памяти имя какой-либо актрисы, и он весь день ходит, бормоча себе под нос:  

— Шерил Оун… нет … Джуди Лопес …  

Затем он скверно спит ночью, ворочаясь и что-то бубня и наконец в пятом часу утра будит ни в чём не виноватую жену громким воплем:  

— Джулия Робертс!  

… Люси помотала головой. Не Федор Михайлович.  

— Лев Николаевич?   Любимого Люси не звали и Львом Николаевичем.  

На тот момент, учитывая моё состояние, запас находившихся в моей голове имён, имеющих отношение к русской классике, начал иссякать.  

— Мы вечером вместе смотреть Хельсинки.  

— Иди спать, — завистливо сказала я.  

Тут Люси заметила лошадь:  

— Ты же не хотел собака, — удивилась она. — Лошадь кушает больше.  

Она подошла к пони и что-то нежно заговорила ей по-французски.

Не знаю, что произошло, видимо, головная боль, тошнота, мой ребёнок, похожий на вымазанного в навозе кота в сапогах и Люси, беседующая по-французски со старой клячей в нашей гостинной сделали своё дело, но я вдруг ясно поняла, что со мной не всё в порядке.  

В это время суток нормальные женщины возвращаются с прогулки, уверенно переставляя палочки для ходьбы и подбадривая растолстевшего тихого мужа. Они вернутся домой, где на приставке играют их откормленные нормальные дети, не приводящие лошадей в гостинную, разожгут гриль, нажарят колбасы с 17-ю процентами жира, усядутся в мягкие кресла и будут потягивать пивко или сидр из баночек.  

— Сегодня надо подстричь траву, — скажет жена.  

— Угу, — ответит муж.  

— А Хямяляйсет опять собираются яхту менять. Откуда у них деньги?  

Муж сделает неопределённый жест рукой, давая понять, что не знает, откуда у Хямяляйненов деньги.  

А потом они будут долго молча сидеть, думая каждый о своём. На ночь перекусят фруктовым творогом и пойдут спать. Лягут в кровать, жена наложит крем для рук и погасит свет, не заметив, что муж ещё читает газету.

Отвернутся друг от друга и заснут мирным сном младенца.  

А здесь что?!  

Мои идиллические размышления прервал звук, не наполняющий гостинной нормальной женщины. От нежного шептания Люси оказавшаяся в эпицентре всевозможных бурных чувств пони окончательно проснулась и начала протяжно и негромко ржать.

Видимо она проголодалась.

На предложение Люси дать ей хлопья для завтрака, Лизка начала детально рассказывать про лошадиный запор и Люси поспешно отдалилась от темы.  

Мы все втроём повели Стефани на конюшню и проходившие мимо пары с палочками для ходьбы очень внимательно на нас смотрели. Некоторые улыбались и основная причина этих улыбок выяснилась около конюшни — мы забыли снять с пони крылья и рог.    

---

На дворе конюшни нас нетерпеливо поджидала её владелица.

Она милостиво сообщила, что дело в суд не передаст, Лизка вела себя до этого безупречно (а мамаша безупречно платит, подумала я про себя), а с детишками всякое случается.  

— Что же будет с лошадью?  

— Ничего не могу поделать. У неё на ноге какое-то воспаление начинается, видимо повреждена связка. Мы не можем её продолжать держать.  

— А вот ты бы хотела, чтобы когда ты будешь старая из тебя бы колбасу сделали? — довольно невежливо поинтересовалась у владелицы Лизка.  

Та не на шутку обиделась.  

— А из Стефани никто и не собирается делать колбасу. Её отведут в ветеринарную клинику. Она скоро начнёт прихрамывать и страдать из-за ноги.  

— А вчера ты сама сказала, что Стефани надо везти на колбасный завод. И она совсем не хромает, её ногу можно вылечить.  

Владелица конюшни пожелала нам хороших выходных и отвернулась, давая понять, что она здесь хозяйка и разговор окончен.  

— Сколько стоит Стефани? — спросила я.  

Владелица в изумлении остановилась:  

— Нисколько! За неё ни один нормальный человек ничего не даст…  

— А сколько дал бы ненормальный?  

— Забирайте, если хотите. У вас есть где её держать?  

Упс! Не в кладовке же…  

— А если мы арендуем ей стойло в вашей конюшне?  

— В принципе, у нас сейчас нашлось бы место, — ещё более удивлённо ответила хозяйка.

Она посмотрела на мои утопавшие в песке золотые босоножки с перями и стразами и, видимо, решила, что я вполне могу принадлежать к этим мифическим русским миллионерам, о которых все в Финляндии говорят, но с которыми никто лично не знаком.  

— Сколько это стоит? — миллионеры ведь тоже того мнения, что денежки счёт любят. — Ой, не говорите ничего, напишите вот сюда, — я протянула ей мятый автобусный билет, извлечённый из недр сумочки и губную помаду.

Я боялась получить инфаркт, если бы сразу услышала требуемую сумму.  

Приподняв нарисованные чёрные брови хозяйка написала цифру и протянула мне билет обратно.

Я приоткрыла один глаз и осторожно на бумажку посмотрела.

О!О!О!О!О!О!О!  

Моих многолетних накоплений на машину хватило бы ровно на шесть месяцев.  

Лизка боялась дышать.

Она смотрела на меня с надеждой, перемешанной с ужасом, а сама тихо подбиралась к задумчиво дремавшей пони, видимо готовая в случае необходимости повиснуть у неё на шее и висеть не отрываясь, пока пони не получит право на существование.  

— Договорились, — сказала я.  

— У нас есть деньги на шесть месяцев. И уроки верховой езды отменяются, — сказала я счастливой Лизке.  

— А что мы будем делать потом?  

Я ответила мифической фразой, всегда действующей успокаивающе на Лизку и являющейся неотъемлимой частью образа мышления тех женщин, которые родились в стране с названием Россия:  

— А потом мы что-нибудь обязательно придумаем.  

Мы придумаем. «Остановим коня на скаку» и не раздумывая » войдём в горящую избу». Сделаем колготки модной расцветки из детских, терпеливо выдернув из них половину ниток. Сварим губную помаду модного фиолетового оттенка из вонючего, замешанного на собачьем жиру блеска для губ из советского магазина, добавив в него синих чернил из шариковой ручки. Сделаем пышную причёску, подложив в неё для объёма старый чулок и в течении месяца прокормим семью из пяти человек килограммом риса и мешком капусты. Заведём в петербургской многоэтажке на балконе кур и петушка, который будет радостно приветствовать нас и соседей в половине шестого утра, сошьём пальто «точь-в-точь как «Шанель»» из старой занавески, разведём спиртом засохшую, но бесценную французскую тушь для ресниц и не зная не слова по-английски влюбим в себя американца — исключительно при помощи взгляда из-под собственноручно подстриженной огромными ножницами чёлки.

Мы обязательно что-нибудь придумаем…  

Ну вот, у нас теперь есть своя лошадь. Не автомобиль, но ведь тоже средство передвижения.

И притом экологически чистое.

Глава шестая здесь.